Мимолетнее замечание А. Смита о невидимой руке рынка, которая оптимально руководит производством, стало одним из краеугольных камней неоклассического «Экономикса». Однако представление о полной стихийности формирования и развития рыночных институтов является, скорее, своего рода «сакральным мифом» экономистов, нежели отражением объективных фактов.
Даже в Великобритании, чья история считается каноническим образцом капиталистического строя, рынок выступает во многом как результат социального конструирования, на что обратил внимание еще К. Поланьи [Polanyi 1944]. Чем позже формируются национальные модели рыночного хозяйства, тем отчетливее в них видны следы рукотворности. Современная американская модель рыночного хозяйства несет на себе явный отпечаток «нового курса» Ф. Рузвельта, германская модель — программ Л. Эрхарда, японская модель — концепций американских администраторов оккупационного периода. Это жалование казаки получали формально как вознаграждение за охрану Московии от татар и турок. С точки зрения самих казаков, однако, бесконечные набеги на «неверных» были не только «защитой отечества», но и «военным промыслом» (как у тех же крымских татар). Характерно, что московскому правительству постоянно приходилось извиняться перед Крымом и Портой за самочинные действия донских казаков, которые осуществляли свою «политику», отличавшуюся от планов Кремля. События Смуты убедительно показали, что если у казаков не будет возможности грабить «басурман», то они будут искать добычу в самой Московии. Поэтому для Романовых проще было сделать вид, что жалованье казакам — это действительно u1087 плата за охрану границ от врагов, а не откуп от потенциальных бандитов.Чтобы подчеркнуть качественные различия национальных путей рыночной модернизации, современные американские экономисты Тимоти Фрей и Андрей Шляйфер предложили выделять три основных типа условий развития бизнеса в переходных обществах — модель «невидимой руки» (invisible hand), модель «поддерживающей руки» (helping hand) и модель «грабящей руки» (grabbing hand) [Frye, Shleifer 1997]. Эти модели различаются, прежде всего, тем, насколько обеспечены права собственности предпринимателей и как это осуществляется: в первом случае эти права защищаются законом, во втором случае — правительственными чиновниками, в третьем случае — мафией. В принципе, даже то, что Т. Фрей и А. Шляйфер называют моделью «невидимой руки», отнюдь не тождественно полному невмешательству государства в дела бизнеса. Просто в данном случае государство выступает в роли не «доброго деспота», как в модели «поддерживающей руки», а стража порядка, который вырабатывает единые для всех эффективные «правила Ифы» и следит за их выполнением — защищает права собственности, что есть первейшая функция государства в рыночном хозяйстве. Но и эта модель является своего рода идеальным типом, реальная же ситуация в различных странах с модернизируемой экономикой представляют собой, как правило, «смешение всех трех типов». Таким образом, распространенное среди отечественных либералов (особенно, в начале 1990-х годов) представление, будто для рыночной модернизации достаточно дать экономическую свободу и затем все наладится наилучшим образом, следует считать вредной утопией. Чтобы обеспечить защиту прав собственности зарождающегося бизнеса, надо выбирать между «невидимой рукой» законаu1075 г, «поддерживающей рукой» государственного чиновника и «грабящими руками» бюрократов, коррупционеров и бандитов.
Чьи руки залезают в карман предпринимателя? По классификации Т. Фрея и А. Шляйфера, постсоветские республики относятся к модели «грабящей руки»: хотя на словах бюрократы придерживаются риторики в духе «поддерживающей руки», в действительности бизнесмены оказываются во враждебном окружении. Кто и как отщипывает «крошки» от предпринимательского «пирога»? Для ответа на этот вопрос обратимся к данным компаративистских исследований условий развития бизнеса, проводившихся в 1996 и 1997 гг. в некоторых постсоциалистических странах под несомненным влиянием и по образцу знаменитых исследований Э. де Сото.
Согласно социологическим опросам, в «фабеже» российских предпринимателей первоочередную роль играют государственные чиновники. Взимая довольно высокие налоги (порядка 30 % от выручки), они не обеспечивают взамен предпринимателям сколько-нибудь эффективной поддержкой. Регистрационные процедуры довольно длительны. Предприниматели реже, чем хотели бы, обращаются в суды для разрешения конфликтов, поскольку судебные процедуры длительны и дорогостоящи, а решения судов не всегда предсказуемы и не имеют обязательной силы. Государственные службы буквально терроризируют бизнесменов (особенно, мелких) требованиями мелочной отчетности (на нее уходит почти 20 % рабочего времени руководителей фирм) и частыми инспекциями (в мелких магазинчиках Москвы, по данным опроса 1996 г., — в среднем полтора раза в месяц), участники которых считают своим святым долгом наложить штраф. Кредитная поддержка бизнеса находится в жалком состоянии. В такой ситуации даже честные чиновники (те, кто не берут взяток) воспринимались бы бизнесменами как грабители: уплатив государству налоги, предприниматель получает взамен не просто полное равнодушие к своим потребностям, а еще и лишние заботы. Такие налоги заставляют вспомнить «поминки», которыми Российское государство в XVI—XVIII вв. откупалось от слишком ожесточенных набегов крымских татар (по принципу «заплатишь — будешь иметь беду, не заплатишь — будешь иметь еще большую беду»). Однако честный, не вымогающий взяток чиновник в современной России рискует оказаться музейным экспонатом. Опросы свидетельствуют, что примерно 9 бизнесменов из 10 считают взяточничество повседневным явлением: давать «барашка в бумажке» приходится и при регистрации фирмы, и при регулярных «наездах» проверяющих инспекций. Взятки, с одной стороны, снижают издержки бюрократического надзора (вместо выполнения массы формальностей достаточно выполнить «просьбу» проверяющего инспектора). С другой стороны, повальное взяточничество приучает бизнесменов видеть в государственных чиновниках не доброжелательных помощников, а обладателей «лицензии на грабеж». Соответственно, и государственные служащие привыкают рассматривать свой пост как своего рода «кормление» (по образцу институтов средневекового Московского государства), не связанное к тому же с полезной деятельностью. Возникает одна из институциональных ловушек, когда сиюминутный выигрыш оборачивается тупиком в скором будущем. Позиция рэкетира выглядит едва ли не наиболее благопристойно. Когда бизнесмен платит дань представителям организованной преступности, он знает, что идет на сомнительную сделку с заведомыми нарушителями закона, не прикрывающимися служебным удостоверением, а потому здесь не возникает искаженного представления об общественных функциях. Частота столкновений с уголовным рэкетом оказывается примерно такой же, что и частота встреч с чиновниками-вымогателями.
Таким образом, в постсоветской России мы видим не одну «грабящую руку», а целых три: бюрократа, который не помогает бизнесмену, но взимает с него налоги и выматывает административным контролем; взяточника, отказывающегося одобрять деятельность предпринимателя без «бакшиша»; рэкетира, обеспечивающего защиту прав собственности бизнесмена (часто — защиту только от насилия самого рэкетира) в обмен на уплату дани. Первые две социальные роли на практике обычно персонифицируются одним лицом — чиновники налагают на предпринимателей административную узду, чтобы затем иметь возможность ослаблять ее за личное вознаграждение. Такую ситуацию американский советолог Стивен Фиш называет «экономикой рэкета»: вымогательство у предпринимателей, постоянные посягательства на их права собственности становятся нормой действий и нелегальных, и легальных структур [Fish]. «Экономика рэкета» — это институциональная форма российского бизнеса второй половины 1990-х годов.
