Политические культуры разных цивилизаций отличаются своей временной ритмикой: есть динамичные культуры, неудержимо устремленные в завтрашний день, но есть и другие, где замедленный ритм времени рождает вечное томление «по утерянному раю». Поэтому в диалоге цивилизаций нет единого для всех пространства-времени, и это рождает один из драматических парадоксов хронополитики: чем более медленную временную ритмику имеет цивилизация, тем выше вероятность того, что ее традиционное политическое пространство станет сокращаться под влиянием вторжения более динамичных культур.
Что же такое политическое время и какие типы политического времени знает история?
Уже древнегреческие философы различали хронос— формальное время и кайрос—подлинное время, исполненное содержания и смысла. П.Тиллих, размышляя над понятием «кайрос», подчеркивает: «Лишь для абстрактного, отстраненного созерцания время является пустой формой, способной вместить любое содержание; но для того, кто осознает динамический творческий характер жизни, время насыщено напряжениями, чревато возможностями, оно обладает качественным характером и преисполнено смысла. Не все возможно во всякое время, не все истинно во всякое время и не все требуется во всякое время»1.
Политическое время — это время-кайрос, стерегущее эпохальные моменты истории. Его пульсацию можно почувствовать в маленьких политических кружках и на многотысячных митингах, где проявляется духовная тревога; оно может обрести силу в пророческом слове политического трибуна. Но политическое время нельзя продемонстрировать и навязать: оно свободно, подлинно и уникально, ибо само является судьбой культуры.
Политологи давно заметили различия между циклическим и линейным типами политического времени. Циклическое, вращающееся по кругу время характерно для цивилизаций Востока. Циклическая временная ритмика полна драматических взлетов и падений, подчиняющихся перераспределительному принципу: на политической сцене возникают и исчезают все новые и новые фантомы. Но драматическая насыщенность циклического времени политическими событиями — войнами, революциями, диктатурами — не связана с ускорением динамики временного развития. Маятник политических часов в одном ритме отсчитывает свои циклы.
Иным выступает линейное политическое время, стремительно движущееся вперед по пути прогресса. Западная цивилизация первой освоила этот тип времени. Но можно ли назвать ее политическое время действительно линейным? Запад знал длительные периоды войн, революций, массовых эпидемий, отбрасывающих общество назад. Но наряду с этим из поколения в поколение накапливались показатели прогрессивного развития — в экономике, политике, социальной сфере. Несомненно, термин «линейное время»—это упрощенная формула, за которой скрываются неоднородные глубинные ритмы, подспудные движения, причудливые в своей неожиданной направленности.
Политологи долго считали линейное политическое время эталонным. На первый взгляд преимущества линейного времени перед циклическим очевидны: политические эволюции, связанные с непрерывными кумулятивными эффектами, предпочтительнее политических взлетов и падений, выступающих фазами циклического времени.
Однако линейное время есть непрерывная эволюция в одном направлении, когда общество неуклонно совершенствует одну модель развития. Для западной цивилизации—это модель либеральной демократии. Линейность политического времени позволила Западу очень быстро развить свой культурный потенциал, но так же быстро и исчерпать его. Уже сейчас раздаются голоса о том, что наступил «конец истории», у либеральной демократии нет альтернативы. Даже откровенные апологеты западной цивилизации, каким, несомненно, является Ф.Фукуяма, жалуются на скуку: «Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма,— вместо всего этого — экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с ее североатлантической и азиатской ветвями... Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»2
Что же происходит с цивилизацией в ритмах линейного времени? Размышляя над механизмами этого времени, А.С.Панарин отметил, что линейность становится возможной благодаря инструментальному отношению к миру. Информация, относящаяся к области средств, отделяется от информации, относящейся к сфере ценностей, и появляется особый орудийный мир: «Собственно, специфика Запада состоит в этом скрупулезном отделении инструментальных средств от ценностей и опережающем приращении инструментальной информации по сравнению с информацией ценностной. Прежние культуры умели создавать непревзойденные шедевры, относящиеся к ценностному миру, но они не владели тайной отделения мира ценностей от мира ценностно-нейтральных средств, от орудийной сферы»3. Благодаря инструментальному отношению к миру Запад сумел набрать высокие темпы развития во всех сферах культуры, близких к материальному производству. Но в ценностной сфере он опирается на примитивный идеал «потребительского общества». Перманентный кризис культуры на протяжении XX века, молодежные бунты «потерянного поколения», вызовы контркультуры — высокая плата за инструментальное отношение к миру, за пренебрежение миром ценностей.
Развитие в одном направлении неизбежно накапливает «усталость» в самых разных измерениях социума. Экологический кризис — наиболее грозный симптом такой усталости, когда ресурсы природы быстро исчерпываются и цивилизация начинает задыхаться, не выдерживая набранных темпов развития. Моральная усталость—еще один серьезный симптом линейного времени.
Люди пресыщаются одними и теми же эталонами жизни и поведения, молодежь перестает верить в идеалы отцов, наступает эпоха всеобщего декаданса. Вера в прогресс оказывается иллюзией настоящего и утопией будущего. Как заметил С.Л .Франк, «нам остается только удивляться наивности поколений, ее разделявших»4.
Но самой главной ловушкой линейного времени оказалась его способность провоцировать политиков возможностями «ускорения» —ускоренного политического времени, приближающего заветные цели. В массовом потребительском обществе человек не умеет и не хочет ждать, он живет сегодняшним днем. Это — пострелигиозный человек, поверивший в земные возможности технической цивилизации. И политики, чтобы привлечь избирателей, используют миф ускоренного времени. Так родилась утопия «великих скачков» (Мао Цзэдун: «десять лет напряженного труда—десять тысяч лет безоблачного счастья», Н.Хрущев: «построим коммунизм за 20 лет»), мифология ускорения (М.Горбачев).
История показала, что каждый «великий скачок», каждая попытка перевести стрелки политических часов на несколько делений вперед заканчивается катастрофой—общество неизбежно отбрасывается назад. Россия на наших глазах переживает чудовищные последствия очередного «ускорения» — невиданное прежде падение производства, инфляцию, безработицу.
Миф ускоренного политического времени необходимо разрушить, противопоставив ему идею долгосрочного политического времени, совпадающего с ритмом национальной культуры. Настало время реабилитировать цикличность в хронополитике — наиболее естественный природный временной ритм.
